Автор: Кузнецов Сергей Ильич

Несколько сот тысяч военнослужащих японской армии, взятых в плен в ходе советско-японской войны 1945 г. (по разным оценкам – от 540 до 610 тыс. чел.) осенью 1945 г. были направлены в лагеря военнопленных на территории СССР, подчинявшиеся Главному управлению по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ) МВД СССР. Режим и охрана военнопленных регламентировались документами МВД, собранными в 1946 г. в «Сборнике приказов и директив НКВД-МВД СССР и указаний ГУПВИ МВД СССР по вопросам режима и охраны военнопленных в лагерях МВД».

Тяжелый физический труд, бесправное положение, невыно­симые условия лагерного существования (особенно в 1945–1946 гг.) порождали различные формы протеста японских военнопленных: письма к руководству советского государства (Председателю Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову, председателю Совета Министров Н.А. Булганину и другим); отказ выходить на работу; голодовки, саботаж, членовредительство, самоубийства и др. Одной их форм протеста были побеги из лагеря обычно дисциплини­рованных, отчасти покорных судьбе японцев. Эта сторона жизни иностранных военнопленных Второй мировой войны в СССР – одна из малоизвестных. Специальных работ по этой теме в отечественной историографии практически нет, что объясняется недоступностью источников. Одна из сравнительно недавних работ – статья М.В. Ходякова, посвященная побегам в эстонских лагерях военнопленных в 1945–1949 гг. касается в основном немецких военнопленных [1].

За все годы плена (1945–1956 гг.) в лагерях системы ГУПВИ практически не было сколько-нибудь крупных выступлений японцев. Попытки организации подпольных групп контролировались и пресекались оперативно-чекистскими отделами администрации лагерей, в среде военнопленных было немало осведомителей, да и сама масса японцев была разобщена. Это разобщение поддерживалось администрацией лагеря, которая, проводя политику индоктринации военнопленных, инициировала создание прокоммунистических объединений военнопленных вроде «Обществ друзей» или «Политических кружков». Да и сами иерархические традиции японской армии, где офицеры и солдаты были отдельными мирами, не способствовали каким-либо объединениям. Один из массовых случаев неповиновения, произошедший в хабаровском лагере № 16 в декабре 1956 г. был описан бывшим главным военным прокурором СССР генерал-лейтенантом Л.М. Заикой. Кстати, именно этот руководитель советской военной юстиции вместе с двумя другими крупными чинами военной прокуратуры – генерал-майорами В.П. Фроловым и А.Е. Борискиным 24 сентября 1991 г. прибыли в Токио и вручили документы о реабилитации 188 бывшим военнопленным, осужденным в свое время советскими судами.

В хабаровском лагере № 16 содержалось несколько сотен японских военнопленных, осужденных к различным срокам заключения уже в советских лагерях. Репатриация основной массы военнопленных уже закончилась, здесь же оставались осужденные за шпионаж бывшие сотрудники Японской военной миссии в Маньчжурии, бывшие служащие жандармерии и полиции, работники научно-исследовательских отделов ЮМЖД, пограничники и другие. В декабре большая часть японцев, недовольная результатами медицинского комиссования санчасти лагеря и выводом на работу больных, отказалась выходить на работу. Администрации лагеря были предъявлены их требования: «Не выводить на работу с температурой свыше 37⁰, с кровяным давлением более 150 мм., а также страдающих невралгией, радикулитом, ревматизмом. Освободить от работы всех заключенным старше 55 лет, а старше 50 лет – использовать только в пределах зоны. Никто из администрации лагеря не должен вмешиваться в работу санчасти. Переговоры с заключенными допускаются только на территории зоны. Начальство не должно выявлять зачинщиков неповиновения и подвергать их наказанию» [2].

Попытки местных властей урегулировать конфликт были безуспешными. Противостояние продолжалось в течение нескольких месяцев. Военнопленные создали «Штаб руководства», который, по сведениям осведомителей-японцев, «агитировал не поддаваться ни на какие уговоры администрации, не выходить на работу и стоять до конца, то есть добиться возвращения на родину»[3]. В Хабаровск были направлены старшие офицеры из Главной военной прокуратуры. Находившиеся в этом же лагере контр-адмирал Куроки Годзи и генерал-майор Сакама Кунъити направили письмо на имя Председателя Совета Министров СССР Н.А. Булганина: «В связи с насильной отправкой властями лагеря больных и слабосильных на работу 19 декабря заключенные лагеря № 16 г. Хабаровска, где мы находимся в данное время, обратились с прошением об улучшении управления и обращения с японцами… Мы оба глубоко обеспокоены дальнейшим развитием событий и считаем необходимым немедленное разрешение вопроса с точки зрения установления дружбы и всеобщего мира между советским и японским народом»[4].

Дело дошло до ЦК КПСС. Секретарь ЦК А.Б. Аристов, курировавший административные органы ЦК КПСС, распорядился: «Ликвидировать бунт, восстановить установленный для заключенных порядок, добиться подчинения их советским законам и заставить работать. При этом не должно прозвучать ни одного выстрела и чтобы не было ни одной жертвы» [5]. Ход операции известен из докладной записки в Главную военную прокуратуру: «В 5 часов 30 минут 11 марта в зону лагеря введены войска в количестве 1040 человек. Оперативно-войсковые группы вошли в жилые бараки. Предварительно по радио, а также через переводчиков в бараках было объявлено требование прекратить неповиновение, снять голодовку и в течение 10 минут всем способным к самостоятельному передвижению собраться, одеться и выйти на проверку в указанное место. Оказалось, что входы в бараки были забаррикадированы, и войсковые группы вынуждены были взломать двери и преодолеть другие препятствия… Никто из заключенных … добровольно из бараков не вышел. Значительная часть заключенных, сцепившись друг с другом, пыталась остаться в бараках. В связи с оказанием сопротивления, оперативно-войсковые группы были вынуждены применить физическую силу и вывести упорно сопротивляющихся из бараков. Всего выведено из бараков 488 человек. 158 человек отправлены в пересыльную тюрьму, 33 человека переведены на тюремный режим, 297 оставлены в лагерном отделении № 2. В последующие два дня на тюремный режим переведены еще 11 заключенных из числа активных зачинщиков и организаторов массового неповиновения… Убитых и раненых среди наших войск и японцев не было. В результате операции в тот же день 11 марта все заключенные приняли пищу и заявили, что намерены выполнять требования администрации лагеря» [6].

Столь компромиссное решение конфликта, тянувшегося несколько месяцев, объяснялось тем, что 3 июня 1955 г. в Лондоне начались переговоры о нормализации советско-японских отношений и, как следствие, уже 12 июля по Указу Президиума Верховного Совета СССР 86 заключенных лагеря № 16 освобождались и возвращались на родину. В октябре 1956 г. были освобождены и все остальные. Приведенный случай – один из немногочисленных. Следует учитывать то обстоятельство, что участие в этой акции неповиновения приняли военнопленные, уже около десяти лет находившиеся в лагере и осужденные в большинстве случаев несправедливо.

Попытки создания нелегальных организаций, подстрекательства к отказу от работы и саботажу были в других лагерях – длительное содержание в плену без ясной перспективы на возвращение в Японию вызывало у многих военнопленных ожесточение и чувство протеста. 26 июня 1946 г. в лагерном отделении № 1 лагеря № 28 (пос. Инкур, Закаменский район, Республика Бурятия) за распространение антисоветских листовок была задержана группа военнопленных японцев. Оперативно-чекистский отдел выявил организатора – Кобаяси Тосио. В 1947 г. в лагере № 6 (г. Улан-Удэ) выявлена «фашистская группа», участники которой 23 августа «написали и вывесили в зоне лагеря листовку антисоветского характера, призывающую военнопленных хранить традиции императорской Японии и не воспринимать демократию»[7].

В 1946 г. в том же 6-м лагере была выявлена «реакционная группа во главе с подполковником Эгути Кадзуо и майором Мори Минэо. В ходе допроса майор Мори показал: «Будучи на протяжении ряда лет воспитанным в враждебном отношении к Советскому Союзу, я с самого начала пленения нас советскими войсками, а затем содержания нас в качестве военнопленных в СССР, я проводил среди военнопленных работу, направленную к тому, чтобы как можно меньше они делали пользы для СССР…. Среди военнопленных я вел разъяснительную работу, направленную против демократических мероприятий, проводимых советскими органами. Я старался всеми мерами сохранить среди военнопленных их патриотический национальный дух к своему государству и императору, вселял в них веру в построение будущей новой, сильной империалистической Японии. Я говорил им, чтобы они сохраняли свое здоровье для восстановления своего государства, не обращали внимания на требования русского лагерного командования о выполнении производственных заданий и норм выработки. Для этого я писал для военнопленных различные инструкции, а также сочинял стихи, в которых указывал военнопленным, как нужно относиться к работе. Моими единомышленниками я считаю подполковника Эгути, майора Судзуки, капитана Таканаяги, старшего лейтенанта Мацуиси. Кроме этого, нам помогал поводить в жизнь среди военнопленных враждебную работу старший лейтенант Морита, лейтенант Синго и лейтенант Хасимото» [8].

В Тайшетлаге протест японцы выражали в стихийных митингах и в анонимных листовках, распространяе­мых в лагере. Оперативно-чекистские отделы расценивали это как антисоветскую деятельность и профашистские демонстрации, усиление фашистской реакции [9].

Своеобразной формой протеста и уклонения от работы было членовредительство. Особенно оно было распространено среди военнопленных только в 1946 г. 11 марта 1947 г. МВД СССР даже распространило на военнопленных положение директивы № 242 от 15 октября 1946 г. об уголовной ответственности за членовре­дительство. В конце 1946 г. в Бурятии Военным трибуналом по статье 193-12 был осужден военнопленный Яманиси Кэнити, ко­торый, работая на лесозаготовках, отрубил себе четыре пальца левой руки.

Некоторые из военнопленных, осужденных в лагере (в ос­новном по 58-й статье) подавали просьбы о пересмотре их дел. Среди них был капитан Коноэ Фумитака – сын японского премьер-министра Коноэ Фумимаро. В жалобе от 8 августа 1953 г. на имя председателя Совета Министров СССР они писал: «Прочитав в последних номерах газет сообщения о преступных действиях Бе­рия, я пришел к выводу, что являюсь жертвой его произвола, злоупотребления судебным правом и искажением советского пра­восудия.., получил приговор за несуществующие факты преступ­ления. Я был взят в плен и 14 января 1952 г. приговорен по статье 58-4 (помощь, оказываемая международной буржуазии) к 25-лет­нему тюремному заключению… Прошу Вас пересмотреть мое де­ло. Я верю в справедливость и гуманность советского правосудия и надеюсь получить благоприятный для меня ответ»[10].

Были и другие, более активные формы протеста. В их числе – отказ от работы, подача жалоб в различные инстанции и т. д. Заключенный хабаровской тюрьмы № 1 Хамада Сэйити написал письмо бывшему тогда (март 1956 г.) Председателю Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилову, в котором жаловался на тюремную администрацию и условия содержания. Хамада пи­сал, что японцы военнопленные устроили в Хабаровске заба­стовку и не вышли на работы. В то время, как администрация отправляла работать даже больных, не обращая внимания на доводы заключенных, что невыход на работу военнопленными рассматривается как «единственный способ самосохранения», ибо «на следующий день после возвращения из плена в Японию нам придется работать и кормить свои семьи», что десять лет они отработали «покорно и честно» и «все ослабли физически».

Из хабаровского лагеря № 16, в котором содержалось не­сколько сотен японцев, на имя Председателя Совета Министров Н.А. Булганина было направлено письмо контр-адмирала Куроки Годзи и генерал-майора Сакама Кунъити: «В связи с насильной отправкой властями лагеря больных и слабосильных на работу 19 декабря 1955 г. заключенные лагеря № 16, где мы находимся в настоящее время, обращаются с прошением об улучшении управ­ления и обращения с японцами. Они уже имели переговоры с местными властями по поводу урегулирования этого вопроса, од­нако не пришли ни к какому решению. В данное время все япон­цы надеются на благоприятное решение вопроса только представителями Москвы. Мы глубоко обеспокоены дальнейшим развитием событий и считаем необходимым немедленное реше­ние вопроса сточки зрения установления мира между советским и японским народами. Мы оба покорнейше просим Вас, Ваше превосходительство, прислать сюда немедленно представителя Вашего правительства» [11]. Письмо пришло в Москву в январе 1956 г., но до адресата не дошло, так как было переправлено в главную военную прокуратору. К этому времени японские воен­нопленные не только отказались выходить на работы, но и объя­вили голодовку. Их уполномоченный Ёсида Сабуро предъявил властям следующие требования: «не выводить на работу больных с температурой выше 37, с кровяным давлением более 150 мм, а также страдающих невралгией, радикулитом, ревматизмом; пе­реговоры с заключенными допускаются только на территории зо­ны; начальство не будет выявлять зачинщиков неповиновения и подвергать их наказанию»[12].

Японцы требовали и максимально ускорить репатриацию, мотивируя это тем, что «немецкие заключенные уже в Германии, а мы на Советский Союз не нападали. Почему же нас держат здесь?» – спрашивали они.

Несмотря на достаточно жесткое подавление этого бунта, японцы добились того, что уже 15 марта для всех заключенных был проведен медосмотр. Выяснилось, что 189 японцев – инвалиды или серьезно больны. Все они были переведены на усиленное питание.

Вероятно, бунт в Хабаровске ускорил освобождение 86 заключенных лагеря № 16 и возвра­щение их на родину. Однако организаторы бунта подпоручик Такано Харуо, Ёсида Сабуро, Тоса Тосио и Нува Тосио остались в тюрьме и были репатриированы в числе последних. Один из организаторов бунта – Такано Харуо был водворен в тюрьму 11 апреля 1956 г. сроком на 1 год с характеристикой: «С декабря 1955 г. по март 1956 г. от работы отказывался. Принимал активное участие в массовом неповиновении лагерной администрации, яв­лялся активным участником «штаба сопротивления» [13].

Доку­менты свидетельствуют, что участники хабаровского бунта не были единодушны. Среди них были осведомители, которые до­кладывали о ситуации в лагере администрации. Некоторые втай­не от товарищей по заключению направляли из зоны записки, в которых заверяли власти в том, что они не поддерживают заба­стовщиков, но вынуждены им подчиняться под воздействием уг­роз и принуждения. 10 января 1956 г. такое письмо написал фель­дфебель Курода Тосио: «Сейчас мои соотечественники-японцы, пребывающие в 1-м лагерном отряде, провоцированные наглыми военными преступниками-японцами, нарушили лагерную дис­циплину и отказались от работы. Я как один из японцев иск­ренне сожалею об этом и не знаю слов извинения перед советским народом и советским правительством. Это наглое вы­ступление является самым гнусным делом… Если вы оцениваете мое честное признание и строгое соблюдение дисциплины в лагере и примете решение освободить меня досрочно, то это будет для меня величайшим счастьем!»

Противники бунта, а их было 28 человек, даже объединились и создали «демократическую группу», сделали подобные заявления. Каждый выбирал свой путь к ско­рейшему освобождению и возвращению на родину. Как показали дальнейшие события в Хабаровске, сговорчивых и послушных ожидало снисхождение, а непокорных – ужесточение режима и откладывание возвращения на родину.

Главной причиной возмущения японцев было их длитель­ное удерживание в плену, когда основная масса военнопленных уже вернулась в Японию. Хабаровский бунт стал возможным лишь вследствие заметного ослабления режима после 1953 г. До этого любое неповиновение пресекалось жестоко и решительно. Да и сама администрация лагерей опасалась допустить любое возмущение со стороны военнопленных, тщательно собирала ин­формацию о недовольствах через осведомителей из числа самих японцев.

Не редкими, особенно в первые годы нахождения в СССР, были побеги японских военнопленных. Официальная статистика МВД в 1943–1948 гг. зафиксировала 11403 иностранных военнопленных, совершивших побеги из советских лагерей. Наибольшее число побегов приходилось на 1946 год – 5761. Мало кто из бежавших смог достичь поставленной цели. Из общего числа бежавших 10445 были задержаны, 292 убиты при задержании, 666 военнопленным удалось первоначальной уйти от преследования, однако в последующем 316 человек были задержаны. Судьба еще 350 осталась неизвестной [14].

Военнопленный Листвянского лагеря № 5 (Иркутская область) Ивао Акай пытался совершить безрассудный побег зимой 1946 г., который был обре­чен на неудачу, поскольку путь до Японии был очень далек.

Но, видимо, таковы были условия лагеря, толкавшие лю­дей, фактически, на самоубийства. Историк из Улан-Удэ О.Д. Ба­заров разыскал в архиве МВД Бурятии письмо, которое оставили беглецы одного из лагерей своим товарищам: «Господам команди­рам Мацуока, Исикава, Кимура и всем солдатам… Наконец, мы совершаем побег из Сибири, несмотря на то, что у нас не имеется ни одной географической карты… Мы хорошо знаем, что побег – это крайне легкомысленное действие. Но мы решили совершить побег, так как у нас физические силы с каждым днем слабеют, и мы думаем, что в конце концов умрем здесь. Пожалуйста, изви­ните. Нам уже известно, что наш побег – наверное неудача, так как мы должны встретиться в лесах с волками, на пути – ГПУ и на границе – пограничная охрана… Мы идем своим путем, результаты которого уже известны» [15].

Побег пытались совершить Накамото Цуёси 1914 г. рождения, жил в Кумамото, Амакуса, деревня Гориэ, Кикуцуги Ёсидзиро, 1911 г. рождения из г. Нагасаки и Ёсида Тэцуо, 1905 г. рождения из Миядзаки, Катакаси, деревня Ямано. Что сталось с этими военнопленными в дальней­шем – неизвестно.

За время существования лагерей в Иркутской области воен­нопленные пытались совершить побеги более 25 раз. В Бурятии из лагеря № 6 только в течение 1946 г. совершили побег 30 воен­нопленных. В 1947–1948 гг. здесь были лишь единичные случаи побегов (начавшаяся репатриация породила надежду на скорое возвращение домой). Для поимки беглецов на местах создавались специальные «бригады содействия» из числа местных комсомоль­цев и активистов. В одной только Бурятии их насчитывалось 45 общей численностью 645 человек. Осуществляя целенаправлен­ный поиск, эти «бригады содействия» задерживали и бежавших ранее.

Например, при розыске военнопленного Мураками, бе­жавшего из 3-го лаготделения в Бурятии 15 апреля 1946 г. в 12 часов ночи, на частной квартире в Улан-Удэ «бригадой содействия» был задержан беглый военнопленный из 1-го лаготделения. В апреле того же года в д. Нижние Тальцы были арестованы двое неизвестных японцев, живших там около недели. В Бурятии были даже случаи, когда беглые японцы нанимались на работу к мест­ным крестьянам, в надежде переждать зиму, заработать на одеж­ду и пропитание для продолжения побега. Как правило, беглецы вскоре задерживались и возвращались в лагеря. Документы ар­хивов свидетельствуют, что по России в каждом лагере в год было не более двух-трех попыток бегства. Беглецов находили в первые же дни [16]. Думается, что в действительности их было гораздо больше – лагерное начальство не было склонно афишировать все случаи побегов, это свидетельствовало бы об ослаблении режима и беспорядке в лагере.

Судьба многих беглецов была печальной. 24 декабря 1945 г. на Первомайском руднике (лагерь № 28, Бурятия) при побеге был застрелен военнопленный Хакураи Хидэо, уроже­нец г. Нагоя, 7 января 1946 г. в районе села Верхние Тальцы совершил побег с лесоповала Рэнко Нобору, 1925 г. рождения. При задержании был застрелен. 19 ноября 1946 г. в городе Гуси-ноозерске (Бурятия) в 23 часа 15 минут местного времени при попытке к бегству был смертельно ранен Миякава Цуёси, 1923 г. рождения уроженец г. Фукуока, префектура Явата. Были и другие случаи побегов, которые, впрочем, прекратились почти полно­стью с началом репатриации японцев на родину.

Один из драматических случаев побега описан в книге бывшего военнопленного, известного японского историка, археолога и антрополога Като Кюдзо. В Тайшетлаге бежали капрал Номикава Хатиро, солдаты Миано Дайсабуро и Танно Гоити. Этот побег, в описании Като Кюдзо, сопровождался случаем каннибализма. «Намикава и Миано долго уговаривали Танно бежать с ними. Все это делалось ради того, чтобы убить его и съесть. Танно был убит топором сзади» [17]. Като Кюдзо считает, «что их план побега был слабо продуман. Неужели они надеялись, что им удастся пройти несколько тысяч километров через густую тайгу. Как могли они поверить в это! Хорошо известен случай, когда на Филиппинах, на острове Гуам лейтенант Онода и капрал Йокои прожили 30 лет в джунглях. Но в суровых сибирских условиях подобное было абсолютно исключено. Вряд ли по тайге можно далеко уйти от погони… Тайга – это тюрьма под открытым небом, разве могут беглецы выжить в ней, разве могут они выйти из нее живыми? Скорее всего, они умрут от голода или станут добычей волков и медведей» [18].

К побегам военнопленных побуждал суровый режим в лаге­рях и на работе. Охрану в зонах, при перевозках и на работе вели подразделения внутренних войск, которых не интересовало здо­ровье военнопленных, условия их жизни и работы. Главное для них заключалось в том, чтобы любой ценой не допустить побега. Внутри лагеря распоряжалась лагерная администрация, которая подчинялась местным управлениям внутренних дел. Зачастую охрана состояла из малообразованных, ограниченных и жесто­ких людей, развращенных атмосферой вседозволенности ста­линских лагерей. Человек для них – будь то японец или русский, был лишь «лагерной пылью». Очевидцы рассказывали о много­численных случаях избиения военнопленных, отбирания у них личного имущества конвоирами при «шмонах». Л.Д. Стасюк из Листвянки вспоминает: «Моя мама часто упрекала конвоиров, живущих в нашем доме, – зачем те так жестоко обращаются с японцами, а если бы вы оказались в плену, каково было бы вам?» [19].

Бывшему военнопленному Като Кюдзо особенно запомни­лась унизительная процедура ежедневных обысков в лагере: «Нас выстраивали в пять рядов, и каждый стелил перед собой одеяло, на котором раскладывал все свои личные вещи. Затем подходил офицер и строго смотрел, нет ли среди имущества воен­нопленного ножа, лезвия, лекарств, магнита, карты. Считалось, что эти вещи необходимы в случае побега. Как правило, на одеяло выкладывали пальто, перчатки, головные уборы, белье. Все бы­ло очень грязное. Комплект одежды каждого человека был заре­гистрирован у советского офицера, каждый отвечал за имущество военнопленных. Если среди этих жалких пожитков, находили недозволенные предметы, их отбирали. Перед офицером прихо­дилось отвечать, когда из имущества что-то пропадало. Кроме одежды военнопленным разрешалось иметь мешки, пустые кон­сервные банки, деревянные ложки и кое-что еще. Консервные банки следовало заделывать так, чтобы о них нельзя было поре­заться. У некоторых военнопленных было по 3, а то и по 10 таких банок для табака, сахара, соли. Хлеб и фотографии хранили в сделанных своими руками специальных мешках.

Проверка отнимала много времени. К концу на специаль­ном одеяле, куда офицер кидал конфискованные вещи, вырастали горы разного барахла. Иногда здесь оказывался нож или серебряная цепочка от часов» [20].

Иногда бывало, что обыск был лишь предлогом для изъятия у военнопленных ценных или понравившихся конвою вещей. В одном из лагерных отделений Тайшетлага инструктор антифа­шистского отдела В.С. Червов, используя служебное положение, во время обыска военнопленных японцев обнаружил часы и при­своил их. «Чтобы не достались другому, я взял их себе», – объяс­нил он свои действия [21]. Во 2-ом строительном отделении этого же лагеря были случаи, когда «ответственные работники колонн отбирали деньги и вещи у японцев. Это влекло за собой недисциплинированность среди японцев» [22].

Побег из лагеря был лишь одной из форм протеста военно­пленных против неволи и условий существования в лагерях. Осо­бенно активно военнопленные стали роптать в 1948–1949 гг., когда началась массовая репатриация. Тем, кто задерживался в лагере, было непонятно, почему уезжают на родину одни, но в то же время остаются и продолжают работать в Сибири другие.

Согласно данным ГУПВИ в 1946–1956 гг. было убито при побегах, утонуло, покончили жизнь самоубийством 1046 японцев в лагерях ГУПВИ [23]. Обстоятельства побега были различные. В Карагандинской области Казахстана, по мнению авторов труда «Японские военнопленные в Карагандинской области», созданию условий к побегам способствовала и сама лагерная администрация, которая неточно выполняла приказы и инструкции. Идя навстречу хозяйственным органам, лагерная администрация выдавала военнопленных на рабочие объекты, не приспособленные для работы военнопленных. Военнопленные, к тому же, общались с местным населением, которое состояло преимущественно из высланных и спецпереселенцев и поэтому, в определенной своей части, лояльно было настроено к контингентам военнопленных. Поскольку это обстоятельство не учитывалось лагерной администрацией, то уже в 1945 г. только лагерь № 99 имелись 20 случаев побегов и попыток к побегам военнопленных и интернированных»[24]. 99-й лагерь был смешанный, здесь содержались и немецкие, и японские военнопленные. Характерно, что большинство побегов здесь совершали немцы. Японцы же были или более дисциплинированы, или осознавали безнадежность побега.

Предотвращать побеги должна была оперативно-чекистская работа администрации лагеря. Не меньшее значение отводилось и организации охраны военнопленных и интернированных. По аналогии с учреждениями ГУЛАГа вокруг лагерей военнопленных создавалась сеть лагерных ограждений. Согласно инструкциям НКВД, лагерная зона по периметру обносилась забором (в некоторых случаях – двумя или тремя) из колючей проволоки высотой 2,5 м. По периметру устанавливались вышки, оборудованные прожекторами, средствами связи и сигнализацией. Охрану военнопленных на территории лагерей (спецгоспиталей) осуществляли вахтерские команды. Вахтерский состав комплектовался как по призыву, так и по вольному найму через местные военкоматы за счет демобилизованных военнослужащих старших возрастов, а также за счет спецконтингента, т. е. солдат и командиров Советской Армии, проходивших фильтрацию в спецлагерях [25].

Некомплект конвойных войск и вахтеров способствовал тому, что японцы часто, особенно к концу 40-х годов были расконвоированы. Существовало понятие «самоохраны», когда за сохранность контингента отвечали их же собственные офицеры. В лагерях в западной части страны создавались даже целые «команды самоохраны», которые получали небольшое денежное вознаграждение. Больше это было распространено в лагерях немецких военнопленных. В соответствии с утвержденным 27 июля 1949 г. «Положением о самоохране в лагерях МВД для военнопленных» в нережимных отделениях лагерей для несения службы по охране зон лагерных отделений, конвоированию пленных на работу и с работы, охране их на производстве стали организовываться команды самоохраны (КС). Команда самоохраны комплектовалась из числа проверенного антифашистского состава бывших солдат противника, как правило, владеющих русским языком и изъявивших желание нести службу в этих командах. Общая численность команды определялась из расчета один конвоир на 25 военнопленных [26].

В случае побегов, для поисков военнопленных могло привлекаться и местное население. По аналогии с ГУЛАГом, в окрестностях лагерей создавались бригады содействия (БС). Последние формировались на добровольных началах из партийно-комсомольского актива колхозов, совхозов, местных общественных организаций. Члены БС использовались для оцепления районов, куда предположительно бежали пленные; для наблюдения за дорогами и тропами, прилегавшими к лагерю; для прочесывания лесных массивов, где могли укрыться беглецы [27].

Впрочем, имеются и противоположные примеры. 16 мая 1946 г. с места работы на паровозоремонтном заводе в Улан-Удэ совершил побег Окуяма Сэйити, 1915 года рождения и через 8 дней был задержан в с. Баянгол Хоринского аймака. На допросе он показал, что в одном из населенных пунктов в 30 км от Улан-Удэ он двое суток работал в хозяйстве местного жителя. Последний снабдил японца продуктами питания на дальнейшую дорогу. Окуяма получал помощь и в других деревнях. В аналитической справке МВД это находит подтверждение: «…бежавшим военнопленным в период передвижения их по районам Бурят-Монгольской АССР, местное население вместо задержания военнопленных, оказывает некоторую помощь в пути следования, снабжает их продуктами питания» [28].

В диссертации А.Л. Кузьминых приведена следующая статистика побегов из лагерей военнопленных: во-первых, количество беглецов в лагерях ГУПВИ было незначительным и составляло в среднем 2 чел. на тысячу военнопленных. Во-вторых, только 2,5 % беглецов удалось уйти от преследования. В 1947 г. из 2123 бежавших 57 чел. (2,7 %) были убиты при задержании, в 1948 г. из 574 – 10 чел. (1,7 %). При этом число японцев в общем количестве беглецов всех национальностей (немцы, венгры, румыны и др.) не превышало 3 %[29].

Вероятно один из последних побегов японцев был совершен в ночь на 3 августа 1952 г. из лагеря МВД № 16 (Хабаровский край). Побег совершили четверо осужденных военных преступников из числа бывших японских военнопленных. По результатам работы комиссии МВД СССР, направленной в Хабаровск для расследования обстоятельств побега, С.Н. Круглов подверг аресту сроком на 20 суток с содержанием на гауптвахте начальника лагеря, понизил в звании и снял с работы начальника лагерного отделения и его заместителя по оперативной работе, охране и режиму. Предупреждение о неполном служебном соответствии было вынесено начальнику УМВД Хабаровского края генерал-майору Цареву, исполняющему обязанности начальника УПВИ МВД СССР генерал-лейтенанту А.З. Кобулову было поручено разработать новую инструкцию по охране и режиму содержания военных преступников как контингента особой категории. Японских генералов, содержащихся в Хабаровском лагере № 16, в целях пресечения их влияния на остальных осужденных военнопленных, перевели для дальнейшего содержания в лагерь № 48 Ивановской области [30].

Таким образом, в лагерях японских военнопленных имели место разнообразные формы открытого протеста: явное вредительство и саботаж на производстве, целью которого был срыв производственных заданий; разные формы антисоветской агитации и пропаганды; членовредительство, обморожения и симуляция болезней; отказ от приема пищи и от работы под любым предлогом; сознательная порча оборудования и инструментов; попытки самоубийства; противодействие активистам и участникам лагерной программы индоктринации и т. д. Лагерные власти предпринимали различные меры для пресечения всех форм протеста. Виновные в саботаже военнопленные наказывались арестом на 10–20 суток, а наиболее злостные нарушители предавались суду военного трибунала, который мог лишить их свободы на срок до 10 лет с отбыванием его в исправительно-трудовых или режимных лагерях. Судебные процессы над военнопленными за умышленные нарушения лагерного режима были достаточно распространенным явлением в сибирских лагерях военнопленных вплоть до начала 1948 г.

Радикальной формой протеста, вследствие невозможности или нежелания адаптироваться в лагере, утраты надежды когда-либо вернуться на родину был побег из лагеря. Следует отметить, что в сравнении с военнопленными других национальностей, побеги японцев никогда не носили массового характера.

Список источников и литературы

1. Ходяков М.В. Побеги иностранных военнопленных из лагерей НКВД-МВД Эстонии в 1945–1949 гг. // Новейшая история России. 2013. № 2. С. 222–249.

2. Бюллетень Всеяпонской ассоциации бывших военнопленных (Цуруока) № 139. 1991. 5 ноября. С.16.

3. Там же. С. 17.

4. Там же. С 17–18.

5. Там же. С. 19.

6. Там же. С. 19–20.

7. Базаров О.Д. «Сибирское интернирование»: японские военнопленные в Бурятии (1945–1948 гг.). Улан-Удэ, 1997. С. 79.

8. Архив МВД РБ. Ф. 57-Л. Оп. 1. Д. 6. Т. 1. Л. 44.

9. Там же. Д. 300. Л. 15, 18.

10. Бюллетень Всеяпонской ассоциации бывших военнопленных (Цуруока). 1994. № 10. С. 26–27.

11. Там же. 1991. № 139. С. 17–18.

12. Там же. С. 16.

13. Там же.

14. Военнопленные в СССР 1939–1956 гг. Документы и материалы/ Под. ред. М.М. Загорулько. М.: Логос, 2000. С. 36.

15. Архив МВД Бурятской Республики Ф. 57Л. Д. 11, Л. 163.

16. Там же. Д. 15. Л. 70.

17. Като Кюдзо. Сибирь в сердце японца. Новосибирск: Наука, 1992 С. 75.

18. Като Кюдзо. Сибирь в сердце японца. Новосибирск: Наука, 1992. С. 69, 74.

19. Кузнецов С.И. Японцы в сибирском плену. Иркутск, 1997. С.140.

20. Като Кюдзо. Сибирь в сердце японца. Новосибирск: Наука, 1992. С. 62–63.

21. Государственный Архив новейшей истории Иркутской области. (ГАНИИО). Ф. 4765. Оп. 1. Д. 60. Л. 15.

22. Там же. Д. 15. Л. 9.

23. Главное управление по делам военнопленных и интернированных НКВД–МВД СССР. 1941–1952: отчетно-информационные документы и материалы. Серия «Военнопленные в СССР». Т. 4 / Под ред. М.М. Загорулько. Волгоград: Волгоградское научное издательство, 2004.

24. Японские военнопленные в Карагандинской области / Под ред. Н.О. Дулатбекова. Караганда, 2011. С. 367.

25. Кузьминых А.Л. Система военного плена и интернирования в СССР: генезис, функционирование, лагерный опыт (1939–1956 гг.). Дис. д-ра ист. наук. Архангельск, 2014. С. 247.

26. Сидоров С.Г. Организация охраны военнопленных и борьба с побегами в лагерях НКВД-МВД СССР в 1941–1952 годах // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4. История. 2015. № 4 (34). С. 103–104.

27. Там же. С. 249.

28. Цит. по: Базаров О.Д. «Сибирское интернирование» японских военнопленных в Бурятии (1945–1948 гг.). Улан-Удэ, 1997. С. 80.

29. Кузьминых А.Л. Система военного плена и интернирования в СССР: генезис, функционирование, лагерный опыт (1939–1956 гг.). Дис. д-ра ист. наук. Архангельск, 2014. С. 251.

30. Русский архив: Великая Отечественная. Иностранные военнопленные Второй мировой войны в СССР. Т. 24 (13). М.: Терра, 1996. С. 544–545.